«...Нам за честность могут простить практически всё: и, скажем, недостаточно профессиональную игру, и даже не достаточно профессиональные стихи. Этому есть масса примеров, но когда пропадает честность, уже ничего не прощают...»В. Цой
Виктор Цой родился в Ленинграде 21 июня 1962 года в семье преподавателя физкультуры Валентины Васильевны Цой и инженера Роберта Максимовича Цоя.
Его мама Валентина Васильевна - коренная ленинградка, а Роберт Максимович – кореец родом из Казахстана. Вот что рассказывал о семье Цоев товарищ Виктора Андрей Панов: «Приезжал я, и мы завтракали. Мне очень нравилась кухня его папы. Там один день готовила мама, а другой день готовил папа. И оставляли завтрак на столе. Мне всегда очень нравилось, когда вообще есть завтрак! Папа готовил с какими-то заморочками непонятными. Корейскими, наверное. Вообще, семья у Цоя - это очень классно! Его семья до сих пор является для меня загадкой. Отец по-русски довольно плохо говорит, а у матери волосы золотые и вот такая коса! Настолько разные люди, непонятно вообще, как они вместе живут. Каждую субботу и воскресение отец собирался с друзьями в большой комнате, мать им все носила. Шикарно накрывался стол, море водки, политические беседы... А Цой жил в проходной комнате, вот они через нас и ходили. Одни мужчины собирались, вообще без женщин. Цой немножко посмеивался над своим папой, хотя сам признавал, что первые аккорды на гитаре ему показал отец».
Братьев и сестер у Виктора не было, а сам Виктор особыми талантами поначалу не отличался – в 1969 году пошел в школу, где работала его мать, и за время учебы до восьмого класса сменил вместе с ней три школы. Лидер группы «Палата №6» Максим Пашков упомянул о том, как жила в то время семья Виктора Цоя: «Три комнаты в доме со шпилем у парка Победы. У Витьки была проходная комната - не очень-то удобная».
У Виктора с раннего детства проявились склонности к лепке и рисованию. Поэтому родители с четвертого класса определили его в художественную школу, в которой он проучился до 1977 года. Но Виктор был очень импульсивным ребенком, и преподаватель в изостудии сказал, что мальчик не склонен к терпеливому и кропотливому труду. Зато Виктор много читал. Андрей Панов рассказывал: «Человек с малого возраста читает... Достоевского всего прочитал, классику... Витя больше читал классику, точно могу сказать».
В школе Виктор учился поначалу хорошо, но к 8-му классу учеба ему стала неинтересна, и в его аттестате появились тройки. О своих взаимоотношениях со школой и о том, как он представлял свое будущее, Цой позже рассказывал следующее: «Я, в общем-то, неплохо учился где-то класса до пятого; потом стал учиться плохо и школу закончил с трудом. Помню, хотел тогда стать художником, поступил даже в художественное училище, которое, кстати, в скором времени бросил. С точки зрения пользы, это была неудачная попытка, потому как ничему меня там не научили, даже испортили во многом. А что касается живописи, то до сих пор, если у меня есть свободное время, я все-таки стараюсь ею заниматься, в свое удовольствие».
О времяпровождении Виктора после школы рассказывал Максим Пашков: «Когда взрослые уходили на работу, то мы школу прогуливали и оставались одни. Ходили за пивом, на гитаре бренчали, прикалывались». Свое отношение к родительскому воспитанию в Цой позже высказал в интервью: «За что наказывали, честно говоря, не помню. За что обычно наказывают детей? За детские проступки. Я вообще не считаю, что родители могут чему-то научить. Ребенок - это человек с собственной судьбой, и, мне кажется, мы слишком много значения придаем, так сказать, формированию личности родителями, родители могут дать образование там, что угодно, а личность формируется сама, под влиянием окружающей среды. Но на одних одна и та же среда влияет так, на других - иначе...» Тем не менее, родители полностью доверяли Виктору, и между ними присутствовало полное взаимопонимание. Семейных сцен в семье Цоев не было, мама старалась воспитывать Витю сама и ограждать от влияний со стороны, она любила читать ему книги из серии «Жизнь замечательных людей», пыталась помочь сыну раскрыться и развить его способности. При этом Виктор к родителям относился хорошо и не давал им особого повода для переживаний. Позже в интервью Виктор сказал в 1989 году: «Сейчас они считают, что я занимаюсь своим делом. Наверное, они так считали не всегда». Однако, именно родители подарили Виктору первую гитару в пятом или шестом классе, а уже в восьмом он организовал в школе свою группу, и начал пытаться сочинять песни. Отец Виктора Роберт Максимович рассказывал: «Помню, запрется в ванной, чтобы мы не слышали, и играет. У него тогда голос «ломался», вот он и стеснялся. Даже нас. И все у матери спрашивал: «Почему же у меня голос такой высокий, как у девчонки?» Андрей Панов вспоминал: «Был такой хороший случай. Родители уехали на юг, оставили Цою девяносто рублей из расчета треха в день. А у Цоя была мечта, как и у всех, - двенадцатиструнная гитара. Он побежал и тут же ее купил. 87 рублей она стоила. А на сдачу, поскольку голодный, у парка Победы купил беляшей по шестнадцать копеек. И, значит, натощак их навернул. Он очень долго потом это вспоминал. Говорил, лежал зеленый, один в квартире, блевал, умирал. До туалета было не дойти. Лежал несколько дней. С тех пор беляшей не ел».
В 1977 году Виктор захотел стать художником и поступил в художественное училище имени Серова на оформительское отделение. Но многое там оказалось для него неинтересным. Ему было скучно, он снова создал группу, но на втором году учебы Виктора, как и всех, кто играл в этом ансамбле, отчислили за неуспеваемость. Мама Виктора была уверена, что это отчисление было связано с гонениями в то время на рокеров, потому что в этой группе были очень способные начинающие художники, и за неуспеваемость их исключить не могли. Андрей Панов рассказывал: «Все были бездельники. Цоя и других из «Серовки» выгнали именно по той причине, что они там стали ходить в булавках, а «Серовка» всегда была рассадником пацифизма. Ну, учителя и педагоги поняли, что это такое, - кто-то подстригся, кто-то булавку нацепил. За то и выгнали. И песни не те пели».
Позже на вопрос корреспондентов: «С чего началось твое увлечение музыкой?» - Цой отвечал: «Конечно, с гитары. Я не избег общей участи мальчишек моего возраста, охваченных желанием овладеть столь престижным в те годы инструментом. Мне было четырнадцать лет, и занимался я тогда в художественном училище, но постепенно, как ни странно, бесперспективное занятие рок-музыкой взяло вверх. Я бросил свои живописные начинания и стал писать песни. Мечтал собрать музыкантов и создать группу». Тем не менее, Виктор научился рисовать и понимать искусство. «Какие картины ты больше всего любишь рисовать?» - спрашивал его корреспондент ленинградского самоиздательского музыкального журнала «РИО» в 88-м году. «Иногда рисую очень реалистические. Я учился рисованию, живописи десять или одиннадцать лет (имеется в виду, видимо, время учебы в Серовке, художественном ПТУ и период работы резчиком по дереву), поэтому умею рисовать. Знаю анатомию, как падает свет и все такое прочее, иногда рисую собирательные картины, как некая вещь, которая имеет меньше отношения к академическому искусству», - отвечал Цой.
По воспоминаниям Андрея Панова, Виктор даже пытался одно время стать артистом: «Ему самому (Цою) тогда восемнадцать было. Он еще в театральный поступал, на кукольное отделение. Ему очень это дело нравилось. Но не поступил и пошел в краснодеревщики, в ПТУ».
После исключения из училища Виктор устроился штамповщиком на завод и поступил в вечернюю школу. Но работа на заводе Виктору не нравилась. И тогда его мама решила, что Виктору лучше оставить работу на заводе, и стоит начать больше читать, учиться и заниматься самосовершенствованием. Такое решение мамы стало большой удачей для Виктора. Позже Валентина Васильевна рассказывала: «Как-то опросила его – «Откуда явилась вдруг вся эта музыка?» - «А помнишь, мама, - говорит, - ты меня с завода забрала. Тогда все и началось. Я тебе очень благодарен за это». Он никогда раньше не говорил мне ничего подобного! Я была тронута и поражена этими словами. Видите, все твердят, что труд делает человека, а получилось наоборот. Витю «сделала» свобода и возможность свободно раскрыть себя... Виктор с детства, так или иначе, получал эстетическое образование, развивал свой вкус. Когда впервые он попал в Москву, то сразу побежал в Третьяковку. И потом интересовался искусством и сам всегда рисовал». Свое увлечение рисованием Виктор не бросил и пронес буквально через всю свою жизнь. Много позже - в 1988-м году на выставке ленинградских современных художников в Нью-Йорке 10 картин принадлежало кисти Виктора Цоя. Как и многие молодые люди Виктор начал курить, но, в отличие от других, Виктора совершенно не тянуло к выпивке. Роберт Максимович рассказывал по этому поводу: «Он другим был занят, и вино его совершенно не интересовало. Конечно, иногда с друзьями посидит, выпьет. Но меру знал».
По словам Виктора, серьезно заниматься игрой на гитаре он стал в восемнадцать лет. В интервью он рассказывал: «Я с детства занимался в различных художественных учебных заведениях. Лет в 18 я все это бросил и стал играть на гитаре и писать песни». Когда Виктора стали приглашать с друзьями на «квартирники», мама спросила у него: «Витя, сколько же ты на них зарабатываешь?» - «Ну, рублей пятнадцать», - ответил он. Мама никак не ожидала такой огромной популярности, которая пришла к Виктору потом. Отец также не сразу стал понимать песни сына: «Когда он только начинал, я не воспринимал это серьезно. Тем более что для меня, взрослого человека, его песни, конечно, не были близки. Думал, это так, мальчишество какое-то». О том времени, когда Цой начинал играть, много рассказывали его друзья. Максим Пашков рассказывал: «Человек он был мрачноватый. ...Таким был всегда. Конечно, всенародная любовь его изменила. ...По природе он непробивной, патологически застенчивый». Андрей Панов дополнял: «Цой был всегда очень зажатый. Комплексанутый, даже так скажу». Такую же характеристику на Цоя давал Михаил Науменко: «От него всегда исходил какой-то специальный флюид одиночества».
После вечерней школы Виктор закончил художественное СГПТУ-61 по специальности «резчик по дереву», но из-за плохой успеваемости ему выдали не диплом, а справку об окончании училища. Тем не менее, он был талантливым резчиком, и его распределили в реставрационную мастерскую Екатеринского дворца в городе Пушкине. Виктора впервые показали по телевизору в программе «Монитор», именно как одаренного резчика по дереву. Но Виктору было трудно ездить далеко за город, и вскоре он оставил свою работу реставратора.
Виктор стал всерьез обращать внимание на девушек позже других ребят. Андрей Панов рассказывал: «Никаких женщин, никаких комплексов, ...женщины нам тогда почему-то были ни к чему. Женщины просто отрицались». Однажды Виктор познакомился с восьмиклассницей, но просто не знал, что с ней делать. Ему самому было восемнадцать. Но в результате этого знакомства была написана песня «Восьмиклассница». А группа «Кино» была создана Цоем в 1981 году вместе с Алексеем Рыбиным и Олегом Валинским.
Потом в жизни Виктора появилась Марианна - они познакомились 5 марта 1982 года.
В это время Марианна работала в цирке заведующей цехами постановочной части, и позже вспоминала, что в тот день решила пойти на день рождения к друзьям, с которыми давно не виделась. Там она встретила своих старых знакомых, которых давно не видела, и ей сообщили, что придут еще Рыба (Алексей Рыбин) и Цой. Ни Алексея, ни Виктора до этого вечера она не знала. Когда появился Цой, все напились, и Марианне это не понравилось. Но перед уходом она написала губной помадой на его руке свой номер телефона, и с этого началось их знакомство.
Цой был «подросший ребенок, воспитанный жизнью за шкафом», как он пел позже в «Безъядерной зоне», а Марианна была старше его. Уединиться с Марианной Виктору было негде. У него была проходная комната, пойти им было некуда, и они гуляли по городу. В день они проходили немаленькие расстояния, погода не всегда позволяла посидеть на скамейке, и маленькая комната Майка Науменко была единственным местом, куда они могли прийти и расслабиться. В октябре 1982 года с помощью Витиной мамы они сняли комнату в двухкомнатной квартире на Московской площади. Позже переехали на другую квартиру, и 4 февраля 1984 года они поженились, но главным увлечением Цоя, по-прежнему были песни. О необычности личности Цоя свидетельствовал менеджер группы «Кино» Юрий Белишкин: «Он все делал очень легко, если уж за что-то брался. Когда получал водительские права, а было это, если не ошибаюсь, осенью 89-го, я сидел третьим в машине, где Виктор с инструктором совершали «первую ходку». Так вот, он сел и поехал. Я не поверил, что он сделал это впервые, но так и было. Я понимаю, сейчас говорить, что он был такой звонкий, ловкий - трудно, но так и было. Так же и английский выучил - с нуля, буквально за полгода. И когда мы были в Дании, И в Копенгагене он давал интервью на радио на английском. Лихо у него это получалось».
Все, что делал Цой, выглядело абсолютно органично. Он одевался только в черное под стать своему характеру, но не был рабом вещей. Александр Титов рассказывал: «Витька меня всегда поражал. Он был человеком абсолютно неброским, не умеющим себя подать, даже стеснительным в компании. У меня до сих пор такое чувство, что я не знаю о нем и половины. Есть такие люди - когда начинаешь с ними знакомиться ближе, и что-то в них приоткрывается, то ты видишь, что вообще их раньше не понимал. Общаясь с Витькой, я постоянно убеждался в таинственности его натуры. Он был очень сильный человек, очень сконцентрированный. Мог часами играть на гитаре и петь одну и туже песню - прорабатывать ее для себя. Но чего никогда не было в Цое - так это позы. В нем было геройство, но геройство абсолютно естественное, органичное. Оно было также натурально, как и каждое его движение. Кстати, поэтому не было случая, чтобы кто-то подошел к Витьке после концерта и сказал: «Цой, у тебя шоу сегодня было хреновое».
Виктор Цой вынашивал песни «в себе». Об этом вспоминало много людей, знавших его. Об этой же особенности уходить в себя в минуты творчества рассказывал Юрий Белишкин: «Репетировали «киношники» очень мало. Я первое время страшно этому удивлялся. Я ни разу не видел Виктора за сочинением песен. Знаете, как другие: пальцами барабанят, что-то демонстративно шепчут, лихорадочно хватают лист бумаги. Он же работал, отдыхал, смотрел видик (он очень много смотрел, нормально относился к Шварценеггеру, а вот Сталлоне не любил), а столько песен написал. Когда, где, как? Все внутри происходило. Отсюда, наверное, и желание побыть одному. Или с друзьями. Я от него подхватил слово «душные люди». Те, что достают, душат вопросами, разговорами. Его такие личности здорово мучили...»
Нина Барановская рассказывала: «Когда я стала работать в рок-клубе, мы, конечно, стали чаще общаться. Я занималась литовкой текстов, и мне приходилось читать их сразу, как только они создавались. И тут с Цоем, наверное, было проще всего, потому что он не то чтобы сразу на все соглашался, но у него не было такого революционного задора, как у Борзыкина, когда любой ценой надо этот текст залитовать, добиться, встать на уши. Цой к этому не прикладывал никогда никаких усилий, не уговаривал, не убеждал, не упрашивал. Наверно, поэтому все получалось само собой. И не потому что тексты у него были менее революционными, чем у Борзыкина. Скажем, то, с чем он выступил на фестивале в ДК «Невский», по социальной значимости, о которой тогда все любили говорить, было ничуть не слабее». Юрий Белишкин добавлял: «Цой вызывал симпатию как у людей его совсем не знавших, так и знавших Витю только по песням, но не в лицо. Своим поведением, имиджем, общением, какой-то, в хорошем смысле, дистанцией. С одной стороны, он был человек загадочный, но в то же время и обыкновенный, такой как все».
Осенью 1982 года Цой начал работать в садово-парковом тресте резчиком по дереву, и увлекся резьбой нэцке (традиционный вид японского искусства - небольшие фигурки из кости или другого материала). Он делал это настолько мастерски, будто учился этому искусству долгие годы у восточных мастеров. Вырезанные фигурки он щедро раздаривал приходившим к ним с Марианной домой друзьям. Александр Титов рассказывал: «Витька был уникальный человек, потому что в общении с ним никогда не проскальзывали те мысли, которые вдруг появлялись в его песнях. В общении все было гораздо проще, на уровне быта. Это всегда очень интересный и таинственный знак. Думаю, у некоторых людей есть сильный механизм защиты, и они постоянно контролируют творческий выброс. Во всяком случае, собственно о творчестве мы никогда не говорили. Думаю, что я понимал и принимал его. У Витьки был несомненный дар. Мне кажется, что Витька был творчески более честным, чем Борька (Гребенщиков). Тот за счет своей эрудиции часто вуалировал послание, которое у него есть в песне. Он очень талантливо это делал, очень тонко. А Витька подавал более прямолинейно. И эти простые слова действовали еще сильнее. Поэтому с Витькой у нас никогда не былс разговоров о трактовках песен, я его понимал безоговорочно. Работал он над каждой песней, просто погружаясь в нее целиком. Проигрывал миллионы раз. Чаще всего дорабатывал какие-то гармонические дела. А текст всегда был уже устоявшийся к тому моменту, когда мы начинали работу над песней. Я не знаю ни одного человека, который относился бы к Цою с пренебрежением или с непониманием. Даже если они ни хрена не понимали и несли чушь, все равно это было доверительное общение. Его уважали. Для меня он был последним героем, как сам себя назвал».
У режиссера фильма «Игла» Рашида Нугманова, в котором снялся Цой, было свое мнение о Викторе: «Часто о Викторе говорят - одиночка. Конечно, говорить можно по-всякому, но что касается конкретно Виктора, то он вообще не любил оставаться один. Не то, чтобы он чего-то боялся, просто не мог один и все. Кто-то все время должен быть рядом с ним. Я это не раз замечал. Цой очень не любил в гостиницах жить. Когда он приехал на съемки той же «Иглы», я ему сказал: «Вот твой гостиничный номер. Он все время будет за тобой. Пожалуйста, если тебе нужно будет уединиться, побыть одному...» Цой ни разу им не воспользовался. Он все время жил у нас. И когда говорят о Викторе, что он человек необщительный или грубый, отталкивает людей, - это не так. Просто, особенно в последнее время, он общался с очень немногими, но с друзьями был замечательным, открытым человеком». Согласитесь, это мнение никак не соответствует определению Максима Пашкова - «мрачноватый». Сам же Виктор говорил о себе так: «Я не такой замкнутый, как может показаться».
Но с кем никогда не ладил Виктор, так это с начальством. Общение с руководством у него не получалось категорически. Когда Цой не получил удостоверения об окончании курсов для кочегаров (несколько раз не был на занятиях из-за гастролей), они с Соколковым решили сходить к начальнице. Анатолий Соколков рассказывал: «У него была такая особенность - он не мог общаться ни с каким начальством. Независимость натуры или еще что... Но это очень действовало на нервы всем начальникам. Ну, говорил там «да», «нет» - но нормально, не было никаких высокомерных жестов. Человек просто сидел, разговаривал, но сразу возникало неприятие - у тех людей, у которых много формализма в голове. Если бы я в той ситуации просто пошел один к нашей начальнице - хорошая была тетка, - то было бы все нормально. Но мы пошли с Витькой, это подействовало им на нервы, и они просто наотрез отказались».
Были у Цоя и более веские причины для такого отношения к разным начальникам. В те годы для того чтобы группа могла выехать куда-то на выступление, нужно было получить множество разрешений. И однажды бюрократы стали требовать разрешение на выезд от Министерства культуры из Москвы. Как раз в это время «Кино», «Алиса» и некоторые другие группы собирались ехать на итоговый концерт Московской рок-лаборатории, которой исполнился год со дня основания. Музыканты весь день ждали разрешения из Москвы, но и к вечеру никакой телеграммы не было. Тогда им заявили: «Все! Никто не едет». Виктор начал возмущаться: «Почему я все время должен вот это терпеть?!» Для него это было очень серьезно, и внешняя сдержанность давалась ему отнюдь нелегко.
Цою также страшно не нравилось, если ему надоедали пустыми вопросами и навязывали приятельские отношения. Он не любил интервью, так как ему действовала на нервы разница между тем, что он говорил журналисту, и тем, что потом было напечатано в газете. Виктор не любил интервью еще и из-за природной замкнутости. Его разговоры с залом после выступлений были рекордными по своей краткости. Если спрашивали о чем-нибудь из истории группы, еще можно было получить вразумительный ответ, но если кто-то хотел выудить что-нибудь про самого Виктора, например про личную жизнь, то чаще всего вопрос оставался без ответа или ответ был такой, что спрашивать больше не хотелось. Как-то ему задали вопрос, что в окружающей действительности ему не нравится. «Все», - коротко ответил Цой. Он мог не отказать корреспонденту, но, позже тот обнаруживал в своем блокноте или на кассете диктофона односложные ответы, за которыми явно скрывалось нежелание открываться в интервью. Иной раз Виктор мог сказать прямо: «Это прессы не касается». Он с интересом выслушивал вопросы, но отвечать на них не любил. Джоанна Стингрей рассказывала: «Виктор старался читать все письма, они очень много для него значили, он понимал, что ему выпала особая миссия в жизни». Много писем Цой получал особенно в последние годы, все читал, никогда не выбрасывал, но никогда не отвечал.
Виктор сильно увлекался восточными культурами - китайской и японской. Борис Гребенщиков, принявший участие в записи первого альбома группы «Кино», вспоминал: «Наверное, людям, которые Витьку не знают, сложно представить, что мальчик, который в то время учился в ПТУ на резчика по дереву, что называется «необразованный», был на вполне сносном уровне знаком с древней китайской культурой. Можно было спокойно бросаться именами, рассуждать о самурайском кодексе. В общем, о чем мы говорили, мы знаем». Виктор особенно любил восточную кухню. В Москве он ходил в китайский ресторанчик, недалеко от Ленинградского вокзала, были в таких же ресторанчиках в Алма-Ате, в Сочи. Цой там даже палочки для еды взял и мастерски ими пользовался, хотя с непривычки это довольно тяжело. Тяга к Востоку у него во всем чувствовалась. Он уже тогда думал о возможных проектах с Японией, Китаем, Кореей.
Рашид Нугманов так же рассказывал об увлечении Виктора восточной культурой: «Он принял и почувствовал восточную культуру. Хотя, разумеется, он и раньше очень много читал и любил японскую поэзию. Но одно дело - поэзия, а совсем другое - реальная жизнь. У нас никогда не было никаких разговоров о том, что нам нужен тот в или иной образ жизни - западный или восточный. Но я чувствовал, как его притягивал Восток. Собственно, Америка его так и не очаровала. А Япония его влекла со страшной силой». Артем Троицкий рассказывал: «Как-то мы с Цоем говорили о литературных и прочих кумирах, и я упомянул своего любимейшего Дон Кихота» - «Нет, это не мой персонаж, - сказал Цой, - он не сконцентрирован, он слаб». Зато Виктор интересовался жизненным путем Брюса Ли. Борис Гребенщиков рассказывал об этом увлечении Цоя: «Вся эта эпопея с Брюсом Ли началась гораздо позже, когда они с Марьяной уже жили на Блюхера. Да, кажется, это был день рождения Марьяны, и мы с Людкой приехали к ним на Блюхера. Наверно, это было впервые, когда мы приехали к Витьке домой. И как-то так нам в тот день повезло, что хватило денег купить мешок красного вина. Я никогда в жизни не пил так много красного вина, как тогда. Я сухое вино вообще не очень люблю, но оно было дешево, а денег на портвейн тогда не было. И когда я увидел у Витьки на шкафу изображение Брюса Ли, я обрадовался, поскольку уже есть о чем говорить, это уже знакомый элемент». На стене у Виктора висели нунчаки, и он показал Гребенщикову, что он с ними делает. Возможно, что интерес Цоя к признанному мастеру восточных единоборств, проявился потому, что он не любил драться. Максим Пашков рассказывал: «Он избегал этого. На ноги больше рассчитывал. Неохота что-то сочинять, но он в тинэйджерстве не производил впечатление супермена. Однажды, помню, какой-то тип Рыбе (Алексей Рыбин - музыкант первого состава группы «Кино») нунчаками голову пробил, так Витьку как ветром сдуло. Я же обидчика кирпичом отогнал. Когда страсти улеглись, Витькино исчезновение всех развеселило: «А Цой-то где? Нету!» Обыскались. Потом я догадался позвонить: он уже был дома».
Кроме увлечений искусством и Востоком у Цоя были и другие пристрастия. Андрей Панов рассказывал: «У Цоя, кстати, были хорошие склонности к пародированию. Он неплохо пародировал советских исполнителей - жесты, манеры... Особенно он любил Боярского. И Брюса Ли, но это уже потом. А с Боярским было заметно очень. Он ходил в театры, знал весь его репертуар, все его песни. Ему очень нравилась его прическа, его черный бадлон, его стиль. Цой говорил: «Это мой цвет, это мой стиль». И действительно, знал и исполнял репертуар Боярского очень неплохо. Впрочем, у такого человека нетрудно спеть все, что угодно, так что ничего удивительного». Цой с уважением относился к Розенбауму. Не было особой любви к «ДДТ» и Шевчуку, но, тем не менее, он говорил, что группа интересная, и она о себе еще заявит. Так оно и случилось. Очень хорошо относился к Макаревичу и Бутусову. Про Вячеслава Бутусова однажды Цой сказал, что человек, который написал «Я хочу быть с тобой», уже за одну эту песню заслуживает уважения. В разговоре, если ему что-то нравилось, свои эмоции и восхищение старался всегда сдерживать. Например, никогда не говорил: «Я люблю эту музыку, этого музыканта». Говорил просто так: «Нормальная группа. Нормальная песня» и все...»
Некоторое время одними из любимых зарубежных групп Цоя были «Кокто Твинз», «Кью» и «Ю-Ту». Он с интересом слушал «Дюран Дюран», но в 1988-м году в разговоре с корреспондентом музыкального журнала «РИО», отвечая на вопрос: «Что из западной музыки ты сейчас слушаешь?» - Цой дал понять, что его вкусы за эти годы изменились: «Исключительно развлекательную музыку. Раньше, до последнего времени, слушал независимые группы. Они все очень мрачные, занудные такие. Пластинки у них выходили очень малыми тиражами. Но, как показала практика, независимость группы не всегда следствие ее хорошего качества. Не знаю, на самом деле я не вижу сейчас ничего особенно интересного в западной музыке. Ни одной новой интересной группы назвать не могу». Когда Виктор только начинал играть на гитаре, он увлекался тяжелым роком. Максим Пашков вспоминал: «Когда мы немного научились играть, у нас появился первый фетиш «Black Sabath». Ну, мы и стали играть такую жуткую тяжелятину - втроем!» А сам Виктор в интервью в 1984 году рассказывал: «Интереснее всего работа независимых фирм грамзаписи. До нас же доходит чаще всего музыка «продающаяся», музыка для танцев. Уши привыкают к стандартам. А у независимых фирм небольшим тиражом выходят пластинки групп, не ориентирующихся на стандарты. Нам это ближе».
Продолжение следует...
Chtoby-pomnili
