- После первой встречи о человеке создается определенное впечатление. Как вы познакомились с Витей и какие первые мысли о нем у вас были?
- История самая обыкновенная, как знакомятся разнополые люди на всяких вечеринках. А мыслей у меня никаких не было, было только ощущение, что пришел красивый, молодой мальчик, несколько нахальный. Но нахальство, как выяснилось, было напускное.
- В каком году это было?
-Это было в 1982 году, шестого марта. Я почему это запомнила — потому, что пятого у меня день рождения, я справляла его дома, а на следующий день мой приятель (дни рождения у нас с ним совпадают) справлял свой в расширенной тусовке. А я совершенно не хотела афишировать, что у меня день рождения, мне не хотелось там выступать в роли именинницы, поскольку я предполагала, что знаю там лишь треть гостей, которых он позвал. И я просила его никому это не говорить, однако, он все равно разболтал. В числе гостей был Майк, а Майк в то время диктовал окружение, ему очень нравились Рыба с Цоем (самый первый тандем „Кино"), потому их тоже пригласили. Мне сказали: "Придут такой Цой и Рыба, но ты их не знаешь".
- А их песни вы уже после услышали?
- Да, песни я услышала, наверное, недели две спустя после знакомства с Витей, хотя мы уже начали перезваниваться, по непонятным причинам, правда. Потом пошла весна, всеобщие paзгуляи, как обычно,бесконечные встречи на квартирах и просто на улице, так вот, в какой-то момент ему всучили гитару: „Вить, что-то ты давно не пел — спой!". А у меня сердце остановилось. Цой производил на меня крайне приятное впечатление, и я очень испугалась в этот момент, потому что я слышала мало музыки, иногда она оказывалась неплохая, а какие-то собственные изыскания девятнадцатилетнего человека... Я представила, что это будет — мне стало нехорошо. Но когда он запел, все это прошло. И я до сих пор, наверное, люблю именно его первый альбом, материнской, что называется, любовью. По силе с ним мог сравниваться разве что „Начальник Камчатки" для меня, потому что песни Витя писал о нашем совместном существовании, и я их просто люблю, как детей. А песни альбома „45" были написаны в Витиной жизни (уже не подростка, но еще не мужчины), правда, в таком сомнабулистическом состоянии рождения на свет звезды, и я помню, что они меня потрясли своей яркостью. Витина лаконичность, которую столько ставили ему в упрек музыкальные критики и искусствоведы, что вот так все просто... На самом деле, подтекста там масса! Первое восприятие — все, что он видит, о том и говорит: „Стоит таз, горит газ. Щелчок — и газ погас". Это и есть весь альбом „45". Крайне классно, я считаю.
Особенно он трогателен тем, что он задумывался как электрический, а написан в акустике, потому что возможности не было. И как они это скрыть ни старались, все равно сквозит все. Но кто Витю знал в то время и обстановку в городе Ленинграде, весь тот «подпольный рок», всем это было очень понятно. Сейчас же все приходится объяснять — поезд ушел и более молодые люди, воспитанные во времена, когда можно петь про все, что угодно, несколько это не понимают. А тогда даже вздохнуть можно было с разрешения литературного обработчика.
И сколько я тогда слышала всяких бардов, не бардов, неформалов, у них были сплошные запутки и не всегда понятно, о чем идет речь. У Вити же все было ясно: что видит, то и поет, в хорошем смысле этого слова.
- Когда у вас состоялась свадьба?
- Свадьба у нас была… какого-то февраля, по-моему, четвертого. В восемьдесят четвертом году. К этому времени мы прожили вместе несколько серьезных проблем. Витя «отмазался» от армии, я чуть не умерла от сепсиса в больнице, то есть, мы пережили уже вместе определенное количество каких-то неприятностей, которые людей очень сплачивают. А вообще-то, в своей семейной и интимной жизни мы всегда праздновали вдвоем день нашего знакомства, мой день рождения. Для нас день свадьбы — это формальное пятно в паспорте (поэтому я и затрудняюсь точно назвать дату).
- А как прошла ваша свадьба?
- О, это было веселое мероприятие, потому что мы же настолько с Цоем были мужем и женой стопроцентными и для нас эта формальность смысла не имела, поэтому мы отнеслись к этому с позиции клоунады. Поскольку Витя женился первый раз, я же выходила замуж второй (первый выход замуж был у меня вообще сумбурный), и все-таки мы с Витей прожили уже полтора года или два вместе до того, как решили оформить отношения, поэтому и моя мама, и его отнеслись к этому очень серьезно. Они решили, раз ребята так долго готовились, надо это как-то ознаменовать. Они затеяли нормальное, что называется, застолье, какие-то продукты собирали, Вите шили костюм, причем пиджак шили в одном месте, штаны же - в другом. Все это заняло ужасное количество нервных клеток. Мне тоже сшили совершенно безумный наряд: что-то бело-розовое, от чести, от невинности. Все это происходило в обычном ЗАГСе, потому что я чисто физически не переношу всякие Дворцы Бракосочетаний. Я понимаю, когда шестнадцатилетняя девочка выходит замуж во Дворце Бракосочетаний - это неожиданность, когда это диктуется определенными условиями: невинный ребенок выходит за ухажера, предписанного соображениями имущественного или еще какого-то ценза, но мне все это было совершенно не с руки.
Мне было 23 года, я занимала пост зав. цехами в цирке, у меня были подчиненные, я была начальником, да и Витя был совершенно самостоятельной единицей. Но все же мы пошли в это заведение, это, конечно, было полное безобразие. ЗАГС — жуткое место, где говорят абсолютно фальшивые слова, женщина с невыспавшимся лицом, у которой дома, наверняка, неприятности, несет полную околесицу. Но мы решили, коли уж все так кондово: свадьба, водка, икра, не икра (я уже не помню), тогда пусть будут свидетели. Пришел Б. Г. практически в концертном гриме. Я помню, он меня страшно развеселил: я стояла в своем наряде, как закованная в латы, Витька тоже был какой-то замороженный, а у Бориса Борисовича цветное кашне на шее, пиджак одного цвета, штаны другого. Нельзя сказать, что он так специально пришел — он оделся так, как мы в гости друг к другу ходили. У Витиных родителей, по-моему, онемели ноги от этого вида, не говоря о ЗАГСовских работниках, а для меня это был глоток свежего воздуха.
- Потом вы домой пошли!
- Да, Витины родители жили буквально через дом от ЗАГСа. Мы не одевали никаких верхних шмоток, хотя тогда зима была суровой. Я помню, что у меня был огромный букет цветов, мы шли по снегу, и какие-то старушки начали нас поздравлять: „Счастья вам, дети!", еще что-то. Цой ужасно смущался. Вид же у него был крайне глупый: в этом костюме, с галстуком, хотя потом он этот костюм носил. Я свой наряд убрала и больше не надевала.
- Правда, что вы с Витей сами шили штаны?
- Мы с ним много чего шили. Витя даже, кажется, куртку сшил. Ну, сумки мы с ним шили однозначно, а штаны Цой шил блестяще. Он шил штаны себе, мне, как-то мы пытались сшить штаны Майку, но ничего не получилось, поскольку я за это взялась. В конце концов, разрезанный кусок материала мы кому-то отдали. А Цой шил очень аккуратно, с присущими ему восточными чертами. Да и выхода другого не было — не сошьешь штаны себе сам, то без штанов останешься.
- А готовить он умел?
- Да, готовил он хорошо. Я, собственно, научилась у него очень многому. С точки зрения восточной кухни я сейчас просто процветаю, слыву каким-то необыкновенным поваром. На самом деле всему этому в свое время меня научил Витя.
- Где они репетировали в то время?
- Дома. Сперва у нас, потом, когда в группу пришел Юра Каспарян и все у них срослось, они окончательно решили работать вместе, Витя расстался с Рыбой. И когда «Кино» приобрело электрический состав в качестве Тита на басу и Густава на барабанах, они репетировали постоянно. Я помню, они ставили четыре кухонные табуретки, клали папину или мамину чертежную доску, на эту буковую доску они клали какое-то одеяло, на все это они уже ставили барабаны (но, естественна, не полностью, а какие-то рабочие), туда взгромождался Густав. Но все равно репетиции сопровождались звонками со всех четырех измерений, то есть сверху-снизу-справа-слева, приходили соседи, жаловались. На это им отвечали, что они мешают готовиться к очередному смотру-конкурсу. Витя, по-моему, никогда не испытывал тяги к постоянной репетиционной точке. Даже когда он был знаменит и обеспечен финансово и административно, я не знаю у него ни одной постоянной точки. Определенная работа на точке велась лишь перед каким-нибудь концертом. Им даже снимали точку в СКК „Октябрьский", это очень престижное место. Они там недели три с утра до вечера барабанили — использовали ее на полную катушку.
- Многие считают, что «Кино» как коллектив был организован просто идеально, в смысле взаимоотношений?
- Я бы не питала таких иллюзий. В какой-то момент (я, правда, ничего не знаю о последних двух годах их жизни, когда я с ребятами практически не общалась, кроме случайных звонков четыре раза в год, естественно, приезды Вити к ребенку, наши с ним взаимоотношения на этой почве) у них действительно было семейное, можно сказать, состояние и день не проходил без звонков друг другу. Однако этот период был не слишком долгий. Это было примерно в 84 году, тогда «Кино» — это был единый монолит. Придя в любое место и получив вопрос по поводу группы, любой из ее членов мог полноценно ответить, взять тяжесть на себя. Но, по-моему, это было далеко не всегда. У них был долгий путь как у коллектива вообще. Видимо, в какой-то момент группе нужна была такая своеобразная „перекачка" энергии по кругу. А потом необходимость исчезла и все начали жить своей жизнью.
- Витин имидж мрачного „человека в черном" возник позже?
- Во-первых, это имидж неправильно прочитан. Витя, действительно, любил черный цвет всегда. Я его люблю, это очень экстравагантный цвет и если он кому идет, он очень выигрышный. Кстати, черный цвет не настолько и строгий, при желании в нем можно выглядеть очень расхристанно, если хочется, конечно.
А имидж.. . Это даже не имидж, а внутренняя концентрация, она всегда была. .Это был молчун, немногословен. Но по большому счету он был балагур и беспредельщик. А уж потом, что увидел народ, это основная масса зрителей, как она уже все сконцентрировала и
вылила в свое: это «строгий герой в черном». Боже мой! Да почему? Это был человек, которому присущи все человеческие слабости. Зачем превращать его в скульптуру, зачем делать монумент тогда, когда он был живым.
- Например, какие слабости?
- Да любые. Он мог напиться, мог заболеть, когда не надо, мог устроить капризы невероятные.
- Вы можете вспомнить что-нибудь веселое, интересное?
- Веселого и интересного была масса. Но все как-то не ложится на язык после этих событий. И, во-вторых, я где-то очень сильно перенапряглась, когда писала книгу. Это даже не книга, а маленький кусочек воспоминаний из сборника. Поэтому должно пройти время, чтобы я еще что-нибудь вспомнила. Моя книга должна выйти в свет, пожить самостоятельной жизнью, после этого, может быть, что-то придет на память более светлое и приятное. Дело в том, что в последние два года, когда Витя фактически работал в Москве, люди, окружающие его, создали ему имидж какой-то «скалы», «монолита», на самом деле, все это было не так. Я давно пытаюсь об этом сказать. Это был обычный человек. Другое дело, что он тратил колоссальное количество энергии, когда исполнял свои песни. Это со стороны казалось, что он, как говорится, «не подойди ко мне», парень.
Витя очень плохо болел то есть терпеть не мог, когда у него что-то болит, и начинал умирать. То есть был настоящий мужчина. Как француженки определяют, настоящий мужчина или нет — мужчина режет палец и ложится на диван умирать ... И он умрет на твоих глазах, только его не трогай. Витя был совершенно такой. Если он прилетел из какого-то города, куда я с ним не ездила, он не мог сутки функционировать, так уставал от поезда, от самолета, от чего угодно. Если он сошел с поезда, то должен пролежать часа 3, не меньше.
Потом он 2 часа ест, пьет чай, ходит по квартире, потом еще что-нибудь придумает, лишь бы вообще ни чем не заниматься.
Он долго делал вид, что он безрукий. Хотя я явно представляла на его нэцке, что у него прекрасные руки. Как-то после переезда в новую квартиру я попросила его сделать полку. „Я не умею" — сказал он. „Витя, а вдруг у тебя получится". И он сделал совершенно блестящую полку. Я говорю, ты что, мол, себя выдаешь, я теперь буду к тебе приставать – сделай мне то, сделай мне это. Он понял свою ошибку, говорит — дай я ее сковыряю, нет, это сделал не я — то есть, все, что угодно, лишь бы не делать больше ничего.
- На всех плакатах, которые были выпущены до и после смерти Виктора, он одет во все черное?
- Да, слишком много черного. Витя, которого я помню 19-ти летним, просто обожал белые рубашки и красные штаны или синие, которые ему совершенно не шли. Но последние года два своей жизни он замкнулся. Его суть человека, который может просидеть в темном углу, когда все веселятся, и выразилась сполна. Он терпеть не мог репортеров, интервью, вообще любого постороннего шума, если это не включает в себя понятие рок-музыка. Вот почему после концертов, на огромных стадионах он закрывал
ся в гримерке и не давал интервью. Он по натуре был человеком действительно очень скромным, поэтому все его телевизионные интервью выглядят так убого. Он не мог из трех слов сказать пышную речь. Но когда мы с ним общались, допустим, на кухне дома, то мне казалось, что Цой говорит 2—3 часа. На самом деле, наверно, это я говорила, а он просто односложно отвечал или одобрял сказанное. Так что, я еще раз подчеркиваю и не устану повторять - это не статуя, а такой же человек, с живыми страстями и слабостями. И очень обидно бывает, когда некоторые люди преподносят его как скалу, так легче, за это не надо отвечать. Я говорю так, потому что я за каждое слово отвечаю, потому что мне
Виктор был нужен такой — живой. А тем людям, которые использовали его в качестве наживы, денег, он был нужен как монумент. К этому, пожалуй, нечего добавить.
