Рашид Нугманов, создатель новой волны казахстанского кинематографа 1980-90-х гг., уже длительное время живет во Франции, растит двоих детей и не снимает фильмы. В эксклюзивном интервью нашему журналу он открывает тайны своей жизни: делится взглядами на политику и казахстанское кино, рассказывает о своей семье и повествует о детстве.
Восточный Казахстан, 1976 г.
ММ: Рашид, что отличало Вас в детстве?
Р. Нугманов: В детстве не особенно думаешь о том, что тебя отличает от других. Ребенок больше увлечен постижением окружающего мира, нежели самого себя. Мои самые яркие воспоминания – не о том или ином событии, а о способности по-особому видеть, обонять и осязать всё новое. Это чувство возвращается время от времени, особенно остро, когда посещаешь места раннего детства в Алматы. Но самого дара, увы, уже нет.
ММ: Какие привычки остались с детства?
Р. Нугманов: Нюхать новогоднюю ёлку.
ММ: Вы выросли в большой семье. Какие отношения складывались между вами?
Р. Нугманов: В нашей семье четверо детей: две сестры и два брата. Я был младшим и, как все меньшие, пользовался особой любовью. При том я еще был поздним, а потому ревности со стороны старших не испытывал. Особые отношения сложились с братом. Нас разделяло 8 лет, он был для меня героем, предметом подражания и гордости. Я очень многого набрался у него, на всю жизнь. Его дружба придала моему детству и юности бесценное ощущение защищенности, наполненности.
ММ: И именно благодаря ему вы увлеклись рок-роллом и стали «стилягой»?
Р. Нугманов: Во многом благодаря ему, но здесь и очень много личного. Если в обществе не хватает чего-то, развивается чувство неудовлетворенности, воля к поиску. Моим личным бунтом стал рок-н-ролл. Для меня «стиляги» – это особая порода шестидесятников, проложивших нашему поколению дорогу к персональной свободе. Это мой старший брат, его друзья, «бродовские ребята» («Бродом» в те времена называли центральную улицу Алма-Аты). Именно от них я заразился жаждой противостояния – назовите это контркультурой, андеграундом, как угодно. Эту жажду я пронес через все годы: от школьного самиздата, через скандальные архитектурные проекты в институте – к нововолновскому кино и заканчивая сегодняшним увлечением оппозиционной политикой.
ММ: Считается, человека формирует общество…
Р. Нугманов: Я бы сказал, не общество как таковое формирует личность, а взаимоотношения личности с обществом. Ведь человек сам выбирает то, что ему ближе: книги, музыку, фильмы, друзей.
ММ: Вы довольны собой в настоящее время? Все ли задуманное осуществилось или осталось нечто незавершенное?
Р. Нугманов: Недоволен, всегда недоволен. Даже если с «джентльменским набором» разделался: посадил достаточно деревьев, построил несколько домов в бытность архитектором «Сельхозпроекта» и ращу сына, – однако очень многое остается несделанным. Я так и не создал настоящую рок-группу. Не написал хотя бы одну-единственную книгу. Не снял еще несколько очень важных фильмов. Не осуществил проект монумента «Куб Мира» в Тюильри напротив Лувра. Вот теперь еще оппозиция, которой отдал несколько лет жизни, проиграла выборы. Сплошная незавершенка... Самое неприятное – это понимание, что многому уже не суждено сбыться. Не успеть. Придется чем-то пожертвовать.
Конференция в Лондоне
(11 ноября 2004 г.)
ММ: Почему вы встали на сторону оппозиции. Неужели правление нынешнего президента Казахстана так плохо?
Р. Нугманов: У меня нет личных претензий к президенту, в отличие от некоторых лидеров нашей оппозиции. Меня также совершенно не увлекает борьба за власть и стремление рулить страной. Мой единственный стимул – помочь становлению политических и гражданских прав в стране. Мечтаю увидеть свободный Казахстан еще при этой жизни. Ведь само название нашей родины переводится как «Страна свободных людей» - хочется ему соответствовать.
ММ: Перед выборами российские СМИ предрекали Казахстану участь оранжевых революций соседних государств, но все прошло довольно мирно. С чем, на ваш взгляд, это связано?
Р. Нугманов: В первую очередь с отсутствием достаточной электоральной поддержки оппозиции. Ведь линия раздела лежит не между сторонниками и противниками правительства. Здравые силы есть в обоих лагерях, равно как и силы реакционные. И пока наша оппозиция слаба и малочисленна, люди понимают, что количественно большинство этих здравых сил – пусть пока молчаливых - сосредоточено во власти, и соответственно отдают свой голос. Вообще, я всегда относился со скепсисом к возможности и необходимости революции в Казахстане. То, в чем нуждается наша страна – это непрерывный, открытый и равноправный диалог всех граждан Казахстана, заинтересованных в его будущем.
ММ: Темой бурного обсуждения в СМИ в конце прошлого года был бунт во Франции. Ваш взгляд на проблему. Действительно ли ситуация была бесконтрольной или это преувеличение СМИ?
Р. Нугманов: Преувеличение. Российская и казахстанская пресса нарисовала чуть ли не апокалиптическую картину, происходящую в какой-то фантастической Франции из параллельного мира. Конечно, проблема существует, и недовольная бедностью иммигрантская молодежь пожгла немало машин, но система далека от дестабилизации. Тут, как говорится, у страха глаза велики - наша пресса, отражая всеобщую тревогу перед революциями, дала публике то, чего та ожидала: ужастик.
ММ: В одном из интервью вы сказали, «что бы человек ни говорил, истину никакими словами не исказишь, не спрячешь». Что для вас значит «истина»?
Р. Нугманов: То, что лежит за пределами слова. Если перефразировать Джона Леннона: «Истина – это то, что случается, пока мы говорим о ней».
ММ: У каждого времени свои приоритеты. Чем и ради чего сегодня живут люди? На ваш взгляд, правильно ли расставлены все акценты?
Р. Нугманов: Я никогда не был морализатором и не оценивал жизнь людей мерками «правильности» или «неправильности». Всё, чем живут и страдают люди, правильно. Не потому, что это хорошо или плохо по каким-то отвлеченным меркам, а потому что люди живут. Жизнь важнее любых акцентов. Но, к сожалению, нам часто не хватает взаимопонимания, а эгоизм всегда в избытке.
ММ: Сегодня в увеличении роста преступности, терроризма обвиняют кинематографию. Мол, популярные нынче боевики и ужастики воспитывает преступников. Ваш ответ этому заявлению.
Р. Нугманов: Кино – всего лишь зеркало.
ММ: Для многих людей студенчество – самое интересное и незабываемое время.
Р. Нугманов: Для меня самым увлекательным было не само студенчество, а то, что происходило вне его. При этом мне повезло вдвойне, я дважды побывал студентом: сначала архитектурного факультета в Алма-Ате, затем ВГИКа. В архитектурные годы – это многомесячные конные походы с братом по лесам Алтая и Восточного Казахстана. У меня накопились сотни часов прогулов, я даже пропустил один год и едва не вылетел из института – но люди сжалились и позволили мне защитить диплом: опять же, со скандальным проектом «саморастущего» жилого дома. А ВГИК я и вовсе не закончил. После третьего курса снял «Иглу» и к родным пенатам уже не возвращался. Самые яркие воспоминания того периода – съемки «Йя-Ххи» и «Иглы».
Рашид Нугманов и Виктор Цой, 1987г.
ММ: Рашид, а почему так поздно поступили во ВГИК? Неужели осознание того, что режиссура - ваше призвание, пришло с запозданием?
Р. Нугманов: Мне просто хотелось сменить жизнь, погулять с московскими девчонками, которых во ВГИКе в пору вступительных экзаменов, как я полагал, будет море – причем самых классных. Так случилось, что я поступил. Ни с одной девчонкой на экзаменах так и не погулял, но зато попал в мир мэтров. И уже очутившись на студенческой скамье, всерьез увлекся кинематографом.
ММ: И тогда же были избраны Первым секретарём союза кинематографистов РК, где проработали с 1989 по 1992 гг. Сложно было верховодить в годы перестройки?
Р. Нугманов: Нет, никаких сложностей я лично не испытал. В 1989 «Игла» наконец вышла в прокат, и меня просто понесло на волнах её успеха. Избрание секретарем союза кинематографистов – а я ведь всё еще числился студентом ВГИКа - стало одним из парадоксов той поры чудес. Это было самое свободное, неопределенное и авантюрное время за всю историю постсоветского периода. Таким оно остается в моей памяти и по сей день. Но с этим периодом для меня связаны и две самые тяжелые потери моей жизни: отца и друга, в течение одного лета.
ММ: Каким был ваш отец?
Р. Нугманов: Он из того поколения наших аксакалов, которых отличает огромная внутренняя сила, стойкость и порядочность. Сколько им выпало испытаний, сегодня трудно вообразить. Путь от дореволюционного аула до кафедры медицинского института через революцию, разруху, голод, репрессии и две мировых войны – рядом с этим все наши нехитрые жизнесплетения блекнут.
ММ: Фильм «Игла» критики называют началом «казахской новой волны». Как вы считаете, продолжение этому последовало?
Р. Нугманов: Не мне судить об уровне моей жизни, ведь «Игла» – это частица моей жизни. Фильм стал естественным результатом того, что делал в жизни я, Виктор, и все, кто внесли в фильм свой вклад. «Казахская новая волна» - как её окрестил ваш покорный слуга на московском кинофестивале 1989 года, и название это сразу прилипло - чрезвычайно разнообразна. Даже при общих стилистических принципах, выработанных в стенах Соловьевской мастерской во ВГИКе (непрофессиональные актеры, естественные декорации, отсутствие грима, импровизация и т.д.), каждая работа глубоко персональна и потому уникальна. Их нельзя сравнивать по умозрительным «уровням». Если говорить о чисто зрительском успехе, то, конечно, ни один из других фильмов новой волны не приблизился к многомиллионной аудитории «Иглы» с её 1350 копиями в прокате - подобный тираж представляется фантастическим в наши дни, когда даже тираж сегодняшнего рекордсмена, «Дневного дозора», вдвое ниже. Но зато другие работы наших нововолновцев взяли призы на фестивалях, которых не увидел я. Мы все разные, и меня это радует. Тот же Тимур Бекмагамбетов в определенном смысле вырос из «Новой волны», хотя в конце 80-х он не был её непосредственным участником. Тимур – казахский режиссер нашего поколения, всегда вместе с нами мечтавший перевернуть рутинное кино.
ММ: Недавно состоялась презентация фильма «Кочевники», бюджет которого составил $ 34 млн. Мнения о первом казахстанском блокбастере разные, равнодушным не остался никто. На ваш взгляд, стоила ли игра свеч?
Р. Нугманов: Ничего не могу сказать о фильме, потому что не видел его. Но меня всегда настораживал подход к его производству: огромный для Казахстана бюджет при отсутствии прокатных гарантий. На эти средства можно было бы снять как минимум три казахстанских блокбастера по 5 миллионов каждый для постсоветского рынка, плюс десяток среднебюджетных картин разных жанров, пару-тройку авторских фильмов для вырывания престижных призов на лучших международных кинофестивалях, и вдобавок десятка два малобюджетных документальных фильмов и короткометражек для начинающих. Только создание «портфеля» из разнообразной продукции, интересной для самой широкой аудитории, вкупе с умелой маркетинговой стратегией способствовало бы возрождению казахстанской киноиндустрии. Это как игра на бирже. Нельзя всё вкладывать в один проект, не обеспеченный гарантиями.
ММ: Говоря об «Игле»… Я знаю, что во время съемок фильма Виктор Цой жил в вашем доме и ваша мама кормила его пирожками. Что вы еще делали вместе?
Р. Нугманов: Я никогда не работал с Виктором Цоем. Мы просто жили и делали то, что нам нравилось. Кино было частью нашей жизни. Пусть даже важной частью, но не работой. Так же как музыка была для Виктора не работой, а образом жизни. Больше всего вместе мы говорили. Кино и музыка были по времени на втором месте, пожалуй.
ММ: Вы сейчас занимаетесь режиссурой?
Р. Нугманов: Пока не до того. Здесь нужно выбирать: либо политика, либо режиссура. И то, и другое требует полной самоотдачи. Но в один прекрасный день надеюсь вернуться в кино.
ММ: Вы верите в судьбу?
Р. Нугманов: Нет. Судьба случается тогда, когда ты её готовишь. Каждый день, каждую минуту своей жизни. Ничто никогда не случится, если ты ничего не делаешь для этого.
ММ: Вы скучаете по своей стране, в которой вы выросли?
Р. Нугманов: А как иначе? Больше всего скучаю по маме и всем родным.
ММ: С чем она для вас ассоциируется?
Р. Нугманов: Только с моей собственной жизнью.
Рашид с супругой Катрин
(Нью-Йорк, 1992 г.)
ММ: Значит, Франция вам не стала родной?
Р. Нугманов: Франция мягко и нежно приняла меня. Здесь моя жена, дети, дом. Но "родина" – это там, где ты родился. Родина – это мать. Родина – это отец. А Франция для меня – как любимая женщина. Она мне понравилась сразу и навсегда. Хотя, надо признать, ко многому был готов заочно. Впервые я приехал в Париж по приглашению Центра Помпиду и тут же погрузился в мир современного искусства, героев которого знал со студенческой скамьи: Дюшан, Пикабиа, Танги, Магритт... Как можно не полюбить такую страну? Кстати, Виктор Цой разделял мою любовь к Франции.
ММ: Рашид, а почему вы покинули свою страну?
Р. Нугманов: По исключительно романтическим причинам: влюбился в свою будущую жену. Вначале я хотел привезти её в Казахстан, приготовил квартиру. Но очень скоро понял, что вряд ли она выдержала бы столь радикальную перемену в своей жизни. Это нам, потомственным кочевникам, любые переезды по плечу. Я вовремя опомнился и ради сохранения нашей семьи принял единственно возможное решение.
ММ: Так ваша супруга – коренная француженка?
Р. Нугманов: Да, и у нас двое детей. Сыну 10 лет, дочери 7. Оба лидеры в своих классах, и вы бы видели, как меня распирает от гордости за их таланты и успехи. Жена оставила работу сразу же после нашей свадьбы в 1992 году. Сначала она была вынуждена путешествовать вместе со мной. Потом появились дети, так что не до работы. В этом смысле я, можно сказать, настоящий казакпай-консерватор. Но это всех нас устраивает. А главное в домашнем уюте – это, конечно, дети.
ММ: Чье мнение или какая награда Вам особо дорога?
Р. Нугманов: Мнение сына и дочери. А их любовь, если она с возрастом сохранится, станет бесценной наградой.
Сын Виктор Тимур и дочь Вивиан Ирис
Текст: Ляйля Кадырхан
Фото: из личного архива Р. Нугманова
MERCUR MAGAZINE, январь-февраль 2006